Дирк так трогательно вздыхает и смотрит снизу вверх, что хочется запомнить этот момент, закрыть его где-то в закромах памяти полароидной фотографией. Элла пока не очень хорошо его знает, но несложно догадаться, что его уязвимость, его хрупкость редко читаются на лице, редко так ярко отражаются в глазах, не скрытые ни злой осторожностью, ни колючками подозрений. Его знакомые вряд ли знают, что он вообще способен на что-то кроме хмурых взглядов исподлобья и угрожающей ухмылки, не видят глубже кожи, не трудятся заглянуть. Элла слегка улыбается, принимая его тихое я постараюсь за обещание. Вряд ли она имеет право требовать с него обещания, но если он еще раз сорвется, она всегда может напомнить себе об этом моменте – о том, что Дирк гораздо глубже, чем кажется. Нужно просто суметь рассмотреть.

Или же она просто, как наивная дурочка, видит что-то, чего нет, очарованная теплотой его глаз. В прошлый раз, когда кто-то был к ней добр, она следовала за ним девять лет, как собачка, пока не узнала, что ему это было не нужно. Что он просто был слишком хорошим человеком, чтобы оставить ее одну. Элла нервно прикусывает губы, предостерегая себя – второй раз такого не будет. Пусть она чувствует себя никем в одиночестве – хуже чем пустота, и пусть она невольно чувствует в Дитрихе ту же жажду, ту же нужду в человеческой связи, взаимной теплоте, которая помогает переживать серые дни, не чувствуя, что каждый из них все больше выпивает ее изнутри. Все равно это не повод делать его своей фокальной точкой. Не повод привязываться и, неизбежно, привязывать к себе накрепко. Не повод придумывать что-то между ними помимо простого знакомства. Словно противореча ее словам, Дирк вдруг поднимает глаза, сжимает ее руку едва заметно, несмело, или может быть, это просто слабость от потери крови – но в ее голове моментально исчезают все рациональные мысли, возведенные границы и причины, по которым ей не стоит ни к кому приближаться. Вместо того, чтобы сухо кивнуть и уйти, она улыбается ободряюще, тоже сжимая его лихорадочно-горячие пальцы.

Элла никогда не умела решать проблемы, ни чужие, ни свои – все и всегда решалось за нее, а ей оставалось лишь послушно кивать и выполнять, не пытаясь проявлять инициативу. Она все равно недостаточно умная, недостаточно опытная, чтобы самой искать выход. Поэтому, когда Дирк уверенно говорит, что он разберется со всем сам и ее помощь не нужна, не сейчас, она лишь облегченно вздыхает. Ей не нравится самой разбираться с проблемами, ей не нравится ответственность на плечах и страх за каждый шаг – порой она даже в магазине проводит мучительные полчаса, пытаясь выбрать между тремя почти одинаковыми вещами.

— Я и не плачу, — только бормочет она, и поспешно вытирает глаза, чтобы Дирк не подумал, что она пытается надавить на его жалость, получить от него что-то еще. – Как скажешь. Выздоравливай, хорошо? — добавляет она, вставая с кровати.

Когда она выходит из палаты, у двери оборачиваясь, чтобы еще раз улыбнуться и помахать рукой, в голове все еще крутятся его слова. Им будет проще поверить, что ты просто соседка. Значит, она все же не просто соседка, по крайней мере в его глазах, и она, вопреки своей логике, не может заставить себя увидеть в этом что-то плохое. В отражении стеклянной входной двери ее лицо измученное, но почти счастливое – она уже отвыкла видеть себя такой, не помнит когда в последний раз улыбалась не дежурно, а просто так, идя по улице. В такси она едва не засыпает снова, но водитель помогает, включая на полную громкость что-то очень металлическое. Басы давят на уши, и Элла рассеянно думает, что никогда не могла бы петь под такую музыку – разве что кричать… и неожиданно где-то в глубине сознания вдруг наклевывается робкое вдохновение. Как первая птица, прилетевшая холодной весной, оно несмело раскрывает крылья и взъерошивает перышки, но остается на месте. Она уже не помнит, когда в последний раз чувствовала что-то похожее. Для нее давно уже мир разделился на до и после, драматичным разломом зеркала на две части, и теперь все, что было там, в зазеркалье, кажется далеким сном. Слишком сладким, невозможным. Но вдохновение, совсем как в этом сне, приходит неожиданно, цепляется мыслью за мелькающие за окном такси огни, за пару нот в музыке, за раненный взгляд исподлобья, и распускается в груди сказочным цветком. Пальцы дергаются, но у нее нет с собой ни ручки, ни блокнота, а заметки телефона ее вдохновение всегда презрительно игнорировало. Жаль. Но глядя за окно, она чувствует, что теперь оно непременно вернется. Может быть, не сразу, через неделю или месяц – но она словно вспомнила как просыпаться после долгого сна, и теперь уже не забудет это ощущение ясности. Тихой, незаметной радости.

Все еще находясь в этой мечтательной задумчивости, она поднимается по лестнице на свой этаж, шагает к квартире Дирка, чтобы закрыть его дверь поплотнее, забрать закапанный кровью, смятый коврик, чтобы постирать его и стереть следы того, что произошло. Но что-то зацепляет ее внимание, даже в состоянии сказочной полудремы, и она отступает от двери, невольно хмурясь и пытаясь понять. Когда она была здесь утром, в двери определенно не торчал нож. Измазанный чем-то красным, слегка подсохшим, но все еще зловеще поблескивающим. Ее задушенный всхлип ужаса никто не слышит, никто не приходит обнять ее за плечи, поцеловать в макушку, успокоить и сказать, что все будет в порядке. Элла кусает губы, пытаясь заставить себя вынырнуть из этого состояния ужаса, не дать панике накрыть ее с головой, сомкнуться над ней, не выпуская наверх, к свету и воздуху. Она бы не справилась, но у нее нет выбора – нет никого, кто за нее бы выдернул нож из двери, поэтому она делает это сама, трясущимися руками, через пять или пятнадцать минут, вздрагивая от каждого шороха, а затем прячется у себя, закрывая дверь на все замки.

Опасность была где-то далеко, где-то на темных улицах, куда она никогда не пошла бы сама — опасность была участью Дирка. Но теперь опасность пришла в ее дом, на ее этаж, в соседнюю дверь, и от того, насколько настоящей стала эта угроза, ее невольно пробирает дрожь. Ей некуда бежать, ей некому звонить, остается только еще раз проверить замки и свернуться клубочком под одеялом, наивно надеясь, что оно защитит ее от монстров. А вдохновение, испугавшись, снова прячется куда-то в дальний уголок души, а вместе с ним и надежда, что когда-нибудь она перестанет бояться каждого нового дня.