Не может. Или не хочет? И, разумеется, Дирк не в праве винить её ни в одном из случаев. Она не подписывалась на то, чтобы исправлять его косяки. Она ему не ангел-хранитель, хотя и играет эту роль последние недели, просто соседка. Ей нет нужды подставляться из-за него, но сейчас он просит Эллу именно об этом. Распахнуть дверь, шагнув на встречу опасности, принять этот шквал на себя и — более того — выстоять. Стать стеной между ним и этим громилой. Тем, от кого он, вроде бы такой рисковый и дерзкий, прячется как трус, сбегая через окно. Из-за кого ходит белый, как полотно. И вот он, совершенно наглый, обросше-кудрявый, высится над ней, нависает и что-то там не то просит, не то требует. Говорит: открой, Элла, в этом нет ничего страшного. Просто поговоришь, а потом закроешь дверь. Напоминает обман из детства, когда тебе обещают, что каша вкусная, что укол — это не больно, но отчего-то именно у твоего врача тяжелая рука и на месте "комариного укуса" образуется синяк, и ждёт, и смотрит умоляюще. Совершенно не подозрительно. И она шагает к двери и поворачивает замок. А затем...

Он затаивает дыхание, слушая её голос больше, чем звуки извне, хотя именно этим должен быть занят, чтобы упредить опасность, если незнакомец решит вломиться в квартиру. Слушает и понимает, что всё это адресовано ему, не смотря на то, что сейчас их разделяет крепкая дверь и, хотя Элла не смотрит ему в глаза, такое чувство, что он видит их перед собой, как и уже озвученный вслух укор. И ведь ему даже возразить нечего, потому, что она права. Он скрылся, заперся у себя, замкнулся в себе, как обычно огородился от мира, потому, что привык так жить. Дружеские визиты к соседке и речи благодарности — не его конёк. Он не умеет поддерживать связи, не умеет быть благодарным. Он научился только забирать, но не делиться. И даже не знает, в состоянии ли вернуть ей долг за спасённую жизнь. Ему очень хочется быть таким человеком. Хочется быть частью её жизни, но стоило Элле пропасть из поля зрения, как он юркнул в свою раковину и заперся изнутри поплотнее. Успокоил себя оправданиями, убедил, что знает, как ей будет лучше: без него, разумеется. Но Дирк не читает людей как книги. Лишь думает, что во всём разбирается. Ему знаком язык насилия и ненависти, всё остальное — за пределами его понимания. Но сам он так не считает. Уверен, что всё отлично знает. И вот, пожалуйста, прямое доказательство его неправоты.

Дверь закрывается и Элла оседает вниз по стенке. А он стоит, отупело глядя на неё и на этот раз слушая. Удаляющиеся шаги по лестнице. Затем хлопок входной двери. Тихий, едва различимый, и — немного ярче — звук заводящегося мотора, шуршащих по пыльной улице шин удаляющегося автомобиля. Сработало. Она отвела от него руку со взведённым курком. Быть может снова спасла его или, как минимум, отсрочила удручающую судьбу, где он должен был быть засунут в мешок, поколочен и выброшен в воду, как бездомный пёс.

Дент вздрагивает от звука её голоса. Выходит из оцепенения, подходит ближе и протягивает руку, чтобы взять визитку, но вместо этого сжимает её ладонь и опускается перед девушкой, заглядывая в глаза. Он без понятия, что делать дальше. Или, вернее, что стоит делать, потому, что варианты есть. Но ни один из них ему не нравится и не даёт вообще никакой гарантии на успех. Просто бессмысленные телодвижения. Смерть приближается и он вдруг начинает искать способ от неё удрать, и ему отчего-то страшно. Чего вдруг?
— Прости.
Он втянул её в это без спроса. Снова. И она помогла ему, хотя не была обязана. Могла бы и в самом деле вызвать полицию и сдать их обоих — и его, и того парня за дверью, и даже не была бы не права. Но Элла не такая. Она не похожа на него и он не должен был мерить её поступки по себе. Но другого примера перед глазами Дитрих никогда не имел. Ему было сложно поверить и представить себе, что кто-то вот так стал бы подставляться из-за него. Но она настоящая. Она сидит перед ним, смотрит на него, и в её взгляде читается страх, усталость и осуждение. Или это он видит отражение собственных эмоций, продолжая проецировать?

— Я думал, что тебе плевать, — коротко и виновато отзывается парень. — Что я... делаю тебе одолжение, устранившись из твоей жизни. И, может, он всё делал правильно. Но зачем тогда снова вломился к ней? Почему чувствует себя виноватым? Отчего так сложно смотреть ей в глаза и объяснять, если так уж уверен в своей правоте?
— Спасибо.
Он расцепляет пальцы, и, забрав визитку, и сам опускается на пол, без сил. Поднимает прямоугольный клочок бумаги, пробегая взглядом по тексту. Комкает и прячет в карман своей рубашки. Он и так знает, кто за ним ходит. Уже понял, на кого нарвался. Жаль, что это осознание пришло так поздно. И эта визитка — словно мёртвая птица, ударившаяся в окно — не сулит ничего хорошего. Просто напоминание: за ним придут. И уже очень скоро, и он больше не сможет спрятаться за соседской дверью.

— Пойду к боссу. Буду просить защиты, — пожимает плечами Дитрих. Он может разобраться с одним. Застрелить, через дверь, того, кто будет к нему ломиться. Может разобраться со всеми, но они не дураки, чтобы приходить по очереди и давать ему время перевести дыхание и зализать раны. Они подловят его на улице. Наденут на голову мешок и затолкают в фургон. Или просто забьют в переулке. Варианты есть, но в каждом из них один, удручающей своей простотой финал — смерть.